- Что есть мирская, грешная жизнь ? Юдоль страданий ! – сказал брат Лука, дородный и обширный чревом монах-францисканец, столь неповоротливый и склонный к чревоугодию, что предпочитал всякому иному положению своего бренного тела лежание.
- Юдоль страданий и преддверие адского пламени, - подтвердил брат Жан, доминиканец, склоняясь и рассматривая прелестную девичью грудь. Непослушные пряди каштановых волос падали на неё, слегка прикрывая…
Брат Маттео, цистерцианец, упрямо сжал губы и промолчал. Он вообще не склонен был к софистике. Девушка, лежащая меж монахами подняла руку и пошевелила пальцами, словно пробуя воздух на ощупь. Брат Лука покосился на её ножку, прикасавшуюся к рукаву его серой сутаны и продолжил:
- И всякий человек в ней, в этой жизни, всего лишь странник, бредущий от печалей к горестям, всемерно отягощающий греховную природу свою, дабы предстать во всей своей мерзости, в самом конце пути земного, перед высшим Судиёй, - он поёрзал, устраиваясь поудобнее на жёсткой крышке сундука, на котором возлежал – и только благодаря нам, воинству Божьему, человеки ещё не стёрты с лица земли, как во времена Ноя. Они и дальше могут влачить своё жалкое существование на этой бренной земле, в миру, они…
Девушка зевнула и повернулась, упираясь локтём в подушки. От движения одно из яблок откатилось в сторону, слегка стукнув брата Маттео по большому пальцу ноги. Он недовольно сморщился и покосился единственным здоровым взглядом вправо. Там был кувшин, наверное, давно пустой и череп. Он вздохнул и вновь сосредоточился на втором черепе, лежащем у него под рукой. Он изучал Каббалу, надеясь разгадать тайны Святого писания. Доставшийся ему правдами и неправдами череп Бафомета должен был помочь в этом, но пока что ничего не получалось. Череп молчал. Молчала и книга под ним, писаная древними иудейскими письменами. Слева от него лежал третий череп, явно принадлежащий какому то крупному мужчине. Между ними катались свежие яблоки, спелые и сочные, будто только сорванные с Древа.
- Да уж… - невнятно согласился брат Жан и очень осторожно поправил ткань подушки под головой девушки – юдоль страданий, истинно…
- И среди воинства Божьего мы, монахи, лучшие из лучших, праведники из праведников – нам то и достанется Царство Небесное, потому, как…
Он не договорил. Девушка откинулась на подушках и рассмеялась. Её плечи затряслись, лезвие тяжёлой косы, возлежащей на одном из них мелко задрожало, создавая удивительный, тонкий звук, словно бы биение осы в хрустальном кубке.
Брат Маттео обернулся к товарищам и проскрипел своим хрипловатым баритоном:
- Нам уже досталось собственное Царство. Ты забыл, что умер, Лука ? И ты забыл, из-за чего ты умер, Жан ? Ваши костяные головы валяются здесь, среди яблок с дерева познания Добра и зла, ваши тела на земле давно истлели, а вы всё ещё рассуждаете о какой то юдоли страданий ?
Вот лежит меж вами ваша собственная королева вашего царства и смеётся над вами…
Смех девушки стал сильнее. Она прикрыла лицо руками и уже просто хохотала.
Жан и Лука смущённо переглянулись меж собой.
- А что нам остаётся, брат Маттео ? – спросил брат Жан, тихонько отодвигаясь от хохочущей девушки, - если теперь всё наше существование есть развлечение Смерти, что нам остаётся, как не изрекать глупости ей на потеху ? Мы теперь знаем, что всё, что есть за взмахом её косы – это только то, что было в нас. Кого нам винить в том, что брат Лука мечтал праздно валяться и объедаться, болтать о высоких материях благоглупости и ничего больше не делать ? А я ? Я всю жизнь боялся нарушить целибат и, в то же время, мучительно страдал от желания видеть обнажённое, прекрасное женское тело рядом. Кто виноват, что я и после смерти не дал себе разрешения прикасаться к нему ? А ты ? Ведь ты хотел познавать премудрость, но отказывал сам себе в возможности познать её ! Что, твоя книга знаний опять молчит ? И даже плоды Древа Знания не помогают ? И стрела, который ты выколол себе глаз, чтобы уподобиться Одину и познать языческие руны ? А что, если ты…
Смех оборвался. Тишина, такая глубокая, будто спеленутая тысячами саванов растеклась над крошечным миром неприкаянных душ. В этой мёртвой тишине был слышен только один звук – лёгкое непрерывное шуршание, едва ощутимое. Это течение времени распарывало свой вечный бег о лезвие косы Смерти.